Революция в способности зарабатывать в мире без работы

“Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет”

ГАЛАТАМ 6:7

Большие изменения в доминирующих формах производства или обороны меняют структуру общества, соотношение богатства и власти различных групп. Информационная эпоха означает нечто большее, чем просто растущее использование мощных компьютеров. Она подразумевает революцию в образе жизни, институтах и распределении ресурсов. Поскольку роль скрытого насилия в контроле над ресурсами резко снизится, возникнет новая конфигурация богатства, без принудительного посредничества правительства, характерного для двадцатого века. Поскольку в информационном обществе местоположение будет значить гораздо меньше, в будущем уменьшится роль всех организаций, которые действуют в географических границах, а не за их пределами. Политики, профсоюзы, регулируемые профессии, лоббисты и правительства как таковые будут менее важны. Поскольку льготы и ограничения в торговле, выбитые у правительств, будут менее ценными, меньше ресурсов будет тратиться на продвижение или противодействие лоббированию.

Те, кто использовал принуждение и местные преимущества для перераспределения доходов, обречены потерять большую часть своей власти. Это изменит управление ресурсами.

Частное богатство, которое до сих пор присваивалось национальным государством, будет храниться у тех, кто его зарабатывает. Все большее количество богатств будет попадать в руки самых умелых предпринимателей и венчурных капиталистов по всему миру.

Глобализация, наряду с другими характеристиками информационной экономики, будет иметь тенденцию к увеличению доходов, получаемых наиболее талантливыми людьми в каждой области. Поскольку предельная стоимость, создаваемая сверхвысокими показателями, будет столь огромной, распределение возможностей заработка во всей мировой экономике примет такую же форму, как сейчас в таких исполнительских профессиях, как легкая атлетика и опера.

ВЕЛИЧИНА, ВЫХОДЯЩАЯ ЗА РАМКИ ЗАКОНА ПАРЕТО #

Закон Парето гласит, что 80 процентов выгоды будет зависеть от 20 процентов задействованных лиц или достанется им. Возможно, это примерно так, однако, что еще более поразительно, 1 процент населения США платит 28.7 процента подоходного налога, что говорит о том, что по мере продвижения общества в информационную эпоху в нем будет наблюдаться еще более перекошенное распределение доходов и способностей, чем это наблюдал Вильфредо Парето в конце прошлого века. Люди вполне привыкли к существенному неравенству богатства. В 1828 году считалось, что 4 процента жителей Нью-Йорка владели 62 процентами всех богатств города.

К 1845 году 4 процента самых богатых людей владели примерно 81 процентом всех корпоративных и некорпоративных богатств Нью-Йорка. В более широком смысле, в 1860 году 10 процентам населения принадлежало около 40 процентов богатства всех Соединенных Штатов. Данные гласят, что к 1890 году самые богатые 12 процентов владели примерно 86 процентами богатства Америки. Числа 1890 года близки к тому, что имел в виду Парето. Они отличаются от его соотношения 80-20 процентов в основном потому, что в конце XIX века в Америку прибыл огромный поток иммигрантов без гроша в кармане. Доля иммигрантов в общем богатстве была незначительной, поэтому их прибытие автоматически сделало общее богатство более неравным. По сути, это яркая иллюстрация того факта, что любой реальный рост возможностей почти неизбежно приведет, по крайней мере, к кратковременному всплеску неравенства. К 1890 году иммигранты составляли около 15 процентов всего населения США, но более 40 процентов в некоторых северо-восточных штатах, где создавалась большая часть доходов и богатства. С поправкой на всплеск иммиграции, Америка конца XIX века соответствовала формуле Парето примерно так же, как Швейцария конца XIX века, где он жил.

Информационный век уже изменил распределение богатства, особенно в США, и является одной из причин ожесточенности современной американской политики, которую мы исследуем в следующей главе. Информационная эпоха требует довольно высокого уровня грамотности и счета для достижения экономического успеха. Масштабное исследование Департамента образования США “Грамотность взрослых в Америке” показало, что до 90 миллионов американцев старше пятнадцати лет удручающе некомпетентны. Или, по более красочной характеристике американского эмигранта Билла Брайсона, “они глупы, как свиные слюни”. В частности, 90 миллионов взрослых американцев были признаны неспособными написать письмо, понять расписание автобусов или сложить и вычесть даже с помощью калькулятора. Те, кто не может разобраться в обычном автобусном расписании, вряд ли смогут извлечь большую пользу из информационной супермагистрали. Из этой трети американцев, не подготовивших себя к вступлению в электронный информационный мир, рекрутируется озлобленный “низший класс”. На вершине общества находится небольшая группа, возможно, 5 процентов высокообразованных информационных работников или владельцев капитала, которые представляют собой эквивалент земельной аристократии феодальной эпохи – с тем существенным отличием, что элита информационной эпохи – это специалисты по производству, а не специалисты по насилию.

Мегаполитика инноваций #

Без особых на то оснований большинство социологов двадцатого века предполагали, что технический прогресс естественным образом приводит к созданию все более эгалитарных обществ.

Это было не так примерно до 1750 года. Начиная примерно с этого времени, новые инновационные промышленные технологии стали открывать возможности трудоустройства для неквалифицированных работников и увеличивать масштабы предприятий. Новая технология фабрики не только повысила реальные доходы бедных без каких-либо усилий с их стороны; она также имела тенденцию к увеличению власти политических систем, делая их более способными не только к перераспределению доходов, но и к противостоянию беспорядкам. Если рассматривать более долгосрочную перспективу, то нет никаких оснований полагать, что технология всегда имеет тенденцию маскировать, а не подчеркивать различия в человеческих талантах и мотивации. Некоторые технологии были относительно эгалитарными, требуя вклада многих независимых работников с примерно равной полезностью; другие технологии привели к тому, что власть или богатство оказались в руках нескольких хозяев, в то время как большинство людей были не более чем крепостными. И история, и технологии по-разному формировали разные народы.

Фабричный век породил одну форму, а информационный век порождает другую, менее жестокую, а значит, более элитарную и менее эгалитарную, чем та, которую он заменяет.

РЕПА АММОНА #

В конце девятнадцатого века ряд экономистов, среди которых наиболее выдающимся в Англии был Уильям Стэнли Джевонс, начали развивать математическую экономику. Одним из первых, кто применил теорию вероятности к крупному социальному вопросу, был немецкий экономист Отто Аммон, чья работа была впервые переведена на английский язык Карлосом К. Клоссоном в статье для Журнала политической экономики в 1899 году. Статья называлась “Некоторые социальные применения доктрины вероятности”. Можно предположить, что такая статья сейчас представляет чисто антикварный интерес. Фактически, он имеет дело с экономической проблемой, которая снова выходит на первый план, и решает ее в стимулирующем ключе.

Отто Аммон утверждал, что этому случайному распределению бросков игральных костей соответствует распределение человеческих способностей. Он писал до развития тестирования интеллекта и IQ и опирался на более ранние работы об интеллекте Фрэнсиса Гальтона. Аммон не считал, что социальная полезность или успех в жизни зависят только от интеллекта. Он перечислил “три группы психических черт, которые в значительной степени определяют место, которое человек займет в жизни”. К ним относятся:

• Интеллектуальные черты, к ним я отнес все, что относится к рациональной стороне человека – способность быстрого понимания, память, способность суждения, способность изобретения и все, что также относится к этой области

• Нравственные черты, а именно: самоконтроль, сила воли, трудолюбие, настойчивость, умеренность, уважение к семейным обязанностям, честность и т.п.

• Экономические черты, такие как деловые способности, организаторский талант, технические навыки, осторожность, умный расчет, предусмотрительность, бережливость и так далее.

К этим душевным качествам он добавил:

• Телесные черты: тяга к работе, выносливость, способность переносить нагрузки и сопротивляться возбуждениям любого рода, бодрость, хорошее здоровье и т.д.

По мнению Отто Аммона, вероятное распределение этих качеств интеллекта, характера, таланта и тела было подобно распределению очков на игральных костях. Он пошел дальше и утверждал, что на самом деле переменных гораздо больше, чем четыре, и что они различаются более чем в шести степенях. Если вместо четырех костей бросать восемь, то существует не менее 1 679 616 возможных бросков, но при этом наибольшее число очков – сорок восемь – может выпасть только один раз. Мужчина или женщина, набравшие очень высокие баллы по всем факторам, определяющим место в жизни, встречаются гораздо реже, чем можно предположить по вероятности выброса четырех шестерок; возможно, так же редко, как и выброс восьми шестерок. Тем не менее, отмечает Аммон, смесь высоких и низких показателей по этим человеческим качествам может породить “людей с несбалансированными, негармоничными дарами, которые, несмотря на некоторые блестящие качества, не могут успешно пройти жизненные испытания”.

“Как одинокая горная вершина, или скорее как шпиль собора, возвышаются люди высокого таланта и гения над широкой массой посредственности… Число высокоодаренных во всяком случае настолько мало, что невозможно, чтобы “многие” из них могли оставаться в низших классах из-за неполноты социальных институтов”.

— ОТТО АММОН

Черты характера и доходы #

Затем Аммон переходит к распределению доходов. Конечно, статистика 1890-х годов была гораздо менее адекватной, чем сейчас, но немецкая бюрократия была уже хорошо развита, и Отто Аммон нашел в Саксонии, Пруссии, Бадене и других немецких государствах кривые доходов, которые, как он думал, были похожи как на его предполагаемое распределение человеческих способностей, так и на вероятности игральных костей. Он нашел похожие фигуры в книге Чарльза Бута “Жизнь и труд жителей Лондона” (1892). Действительно, социальное распределение Бута выглядит так, как можно было бы ожидать, исходя из теории вероятности Аммона.

Бут обнаружил в Лондоне 25 процентов бедных (или хуже), 51.5 процента комфортных и 15 процентов обеспеченных (или лучше); если взять две самые низкие категории Бута, то получится 9.5 процента. До появления государств всеобщего благосостояния в двадцатом веке было принято говорить о тех, кто наименее обеспечен, как о “погруженной десятой части”.

Две самые высокие категории Бута составляют 7 процентов. Из всего этого Отто Аммон сделал ряд интересных выводов. Он считал, что способности людей, в широком смысле этого слова, определяют их место в обществе и их доход. Он считал, что высокие способности естественным образом приводят к тому, что люди поднимаются в доходах и социальном положении. “Как одинокая горная вершина, или, скорее, как шпиль собора, возвышаются люди высокого таланта и гения над широкой массой посредственности…” Он также считал, что “истинная форма так называемой социальной пирамиды – это несколько плоский лук или репа”. Эта репа имеет узкий стебель сверху и узкий корень снизу. Такая социальная репа в качестве метафоры предпочтительнее социальной пирамиды, поскольку, как и в современном индустриальном обществе, ее масса находится в середине, в то время как в пирамиде масса находится внизу.

Форма репы #

Современные индустриальные общества действительно сплош представляют собой репу, с небольшим богатым и высокопрофессиональным классом наверху, более многочисленным средним классом и меньшинством бедного класса внизу. Относительно середины обе крайние точки малы. В современном Лондоне, если не в Вашингтоне, миллионеров точно больше, чем бездомных.

Все это интригует, но непосредственный интерес работы Аммона заключается в том, что мы переживаем серьезный долгосрочный сдвиг в отношениях, финансовых и политических, между верхушкой и серединой. Навыки, необходимые в эпоху фабрик, которая сейчас проходит, несомненно, отличаются от тех, которые требуются в информационную эпоху. Большинство людей могли овладеть навыками, необходимыми для управления машинами середины двадцатого века, но теперь эти профессии заменены умными машинами, которые, по сути, управляют сами собой. Уже исчезла целая сфера низкоквалифицированной и среднеквалифицированной занятости. Если мы правы, то это прелюдия к исчезновению большинства рабочих мест и реконфигурации труда на спотовом рынке.

“Тем не менее, это факт, признанный официально, но негласно, что большинство безработных молодых людей не имеют никакой квалификации…”.

— КЛАЙВ ДЖЕНКИНС И БАРРИ ШЕРМАН

МЕНЬШЕЕ КОЛИЧЕСТВО ЛЮДЕЙ БУДЕТ ВЫПОЛНЯТЬ БОЛЬШЕ РАБОТЫ #

Мы можем взять простое распределение человеческих способностей как результат броска четырех игральных костей и предположить, что люди могли бы набрать в эпоху фабрик набор 4 X 2 (8 баллов) или около того. Это означало бы, что более 95 процентов населения находились бы выше того уровня, который Чарльз Бут назвал “нижним пределом позитивной социальной полезности”. Действительно, 3 процента были установлены в качестве стандарта полной занятости в 1940-х и 1950-х годах. Предположим, что в информационную эпоху необходимый балл вырос до 4 X 3 (12 баллов), а необходимый минимум увеличился с 8 до 12. Это означает, что уже почти 24 процента окажутся ниже этого предела “социальной полезности”. Нечто подобное произошло бы и в верхней части шкалы. В фабричную эпоху необходимый уровень высоких способностей составлял, возможно, 4 X 4; предположим, что в информационную эпоху он вырос до 4 X 5. В этом случае доля людей, квалифицированных для работы на высших должностях, которые также являются самыми высокооплачиваемыми, снизится с 34% до 5%.

Эти цифры являются чисто гипотетическими. Очевидно, мы не знаем, каким будет изменение требований к квалификации – или уже произошло, – но рост определенно есть. Из-за формы репы довольно скромное повышение требований к минимальной квалификации поставит большое количество людей вне значимой экономической роли. В равной степени, совсем небольшое повышение требований к более высокой квалификации очень сильно сократит количество людей, квалифицированных для более высоких рабочих мест. Какой-то сдвиг происходит, но мы еще не знаем, насколько он будет масштабным.

Действительно, нет недостатка в социальных и политических доказательствах того, что этот сдвиг происходит во всех развитых индустриальных обществах, что его темпы ускоряются, и что это движение уже является значительным. Награды за редкие умения увеличились и продолжают расти. Это было с неудовольствием отмечено традиционными мыслителями. Рассмотрим, например, книгу “Общество победителей” (The Winner-Take-All Society) Роберта Х. Франка и Филипа Дж. Кука. В нем документально подтверждается растущая тенденция к тому, что самые талантливые конкуренты во многих областях в Соединенных Штатах получают очень высокие доходы. В равной степени сокращаются возможности для средних навыков; значительное число людей с низкими навыками теперь выходят за рамки диапазона, который вознаграждается комфортной жизнью, хотя они все еще могут найти место в мелких услугах.

Если информационная эпоха потребует более высокой квалификации как сверху, так и снизу, то все, кроме 5 процентов лучших, окажутся в относительно невыгодном положении, но 5 процентов лучших получат огромные преимущества. Они будут и получать более высокую долю дохода, и оставлять себе большую долю заработанного. В то же время они будут выполнять большую часть работы в мире, чем когда-либо прежде. Многие станут Суверенными Личностями. В информационную эпоху репа распределения доходов будет выглядеть скорее как в 1750 году, чем как в 1950-м.

Общества, в которых внушалось, что люди с низкой или скромной квалификацией ожидают равенства доходов и высокого уровня потребления, столкнутся с демотивацией и неуверенностью.

По мере того, как экономика все большего числа стран будет все глубже осваивать информационные технологии, они будут наблюдать появление – что уже очевидно в Северной Америке – более или менее безработного низшего класса. Это именно то, что происходит. Это приведет к реакции с националистическим, антитехнологическим уклоном, о чем мы подробно расскажем в следующей главе.

Век фабрик может оказаться уникальным периодом, когда полуглупые машины оставили высокодоходную нишу для неквалифицированных людей. Теперь, когда машины могут позаботиться о себе сами, информационная эпоха осыпает своими дарами 5 процентов репы Отто Аммона. Информационный век уже выглядел гораздо лучше для 10 процентов, так называемой когнитивной элиты. И все же это будет лучше всего для 10 процентов лучших из 10 процентов лучших, эдакой когнитивной элиты элит. В феодальную эпоху требовалось сто полуквалифицированных крестьян, чтобы содержать одного высококвалифицированного военачальника (или рыцаря) на коне. Суверенные личности информационной экономики будут не полководцами, а мастерами специализированных навыков, включая предпринимательство и инвестиции. Однако феодальное соотношение “сто к одному”, похоже, возвращается. Хорошо это или плохо, общества двадцать первого века, вероятно, будут более неравными, чем те, в которых мы жили в двадцатом.

БОЛЬШИНСТВО ВЫИГРАЕТ ОТ СМЕРТИ ПОЛИТИКИ #

Маловероятно, что эгалитарная экономика и поддерживаемые ею государства могут исчезнуть без кризиса. Хотя кризис по определению может длиться лишь короткое время, тем не менее, мы представляем, что травма конца наций может отражаться в течение многих лет.

Не игнорируя эту травму, аспекты которой мы более подробно рассмотрим ниже, важно не забывать, что во многих регионах мира переход к информационной экономике приведет к резкому росту производства и повышению доходов населения. Действительно, в тех регионах, которые никогда не пользовались всеми преимуществами индустриализма, но теперь открыты для свободного рынка, доходы растут или будут расти среди всех классов населения.

Дефляция принуждения как характеристики экономической жизни позволит производителям сохранить активы, которые до этого изымались и перераспределялись. Перераспределение обычно означало, что активы перетягивались в менее ценные сферы использования, что снижало производительность капитала. Богатство, непропорционально отобранное у тех, кто наиболее умело инвестировал ресурсы, перераспределялось политиками в пользу тех, кто был менее искусен. В большинстве случаев перераспределенный доход использовался в экономической деятельности более низкого порядка. Эффект от освобождения ресурсов от систематического принуждения будет сильно различаться в разных юрисдикциях. Такое замораживание ресурсов приведет к банкротству государств всеобщего благосостояния и усилит экономию на масштабе, которая подрывает крупные правительства и все институты, субсидируемые крупными правительствами.

С другой стороны, переход к киберэкономике уменьшит экономические недостатки, от которых страдают люди, действующие под суверенитетом в регионах, традиционно страдающих от неспособности организоваться в больших масштабах.

“Если мир работает как один большой рынок, то каждый работник будет конкурировать с каждым человеком в любой точке мира, который способен выполнять ту же самую работу. Их много, и многие из них голодны".

— ЭНДРЮ С. ГРОУВ, ПРЕЗИДЕНТ, INTEL CORP.

СМЕЩЕНИЕ ЛОКАЛЬНЫХ ПРЕИМУЩЕСТВ #

Поскольку больше не будет растущей отдачи от насилия, не будет и преимуществ жизни под властью правительства, которое может получать выгоду от насиллия. Некогда компетентные правительства будут уже не друзьями накопления богатства, а его врагами.

Высокие налоги, обременительные затраты на регулирование и амбициозные обязательства по перераспределению доходов сделают контролируемые ими территории непривлекательными для ведения бизнеса.

Те, кто живет в юрисдикциях, которые оставались бедными или слаборазвитыми во время индустриального периода, больше всего выиграют от освобождения экономики от географических границ. Это противоречит тому, что вы услышите. Основная полемика вокруг наступления информационной экономики и возвышения суверенного индивида будет сосредоточена на якобы негативных последствиях для “справедливости”, возникающих в результате смерти политики. Появление глобальной информационной экономики непременно нанесет смертельный удар по масштабному перераспределению доходов. Основными бенефициарами перераспределения доходов в индустриальную эпоху стали жители богатых юрисдикций, чей уровень потребления в двадцать раз превышает среднемировой. Только в странах ОЭСР перераспределение доходов оказало заметное влияние на повышение доходов неквалифицированных работников.

Наибольшее неравенство в доходах наблюдается между юрисдикциями.

Перераспределение доходов мало что сделало для их смягчения. На самом деле, мы считаем, что иностранная помощь и программы международного развития имеют обратный эффект – снижение реальных доходов бедных людей в бедных странах за счет субсидирования некомпетентных правительств. Этот вопрос мы рассматриваем более подробно при анализе влияния информационной революции на мораль.

Век растущего неравенства доходов #

В индустриальный период фактором, который вносил наибольший вклад в определение пожизненного дохода обычного человека, была политическая юрисдикция, в которой он проживал. Вопреки распространенному сегодня в богатых странах впечатлению, неравенство доходов быстро росло в индустриальный период. По оценкам Всемирного банка, средний доход на душу населения в самых богатых странах увеличился с одиннадцатикратного уровня дохода в беднейших странах в 1870 году до пятидесятидвухкратного в 1985 году. Хотя неравенство резко возросло на глобальном уровне, для той части населения планеты, которая проживает в богатых индустриальных странах, оно зачастую выглядело иначе. Неравенство доходов росло скорее между юрисдикциями, чем внутри них.

По причинам, которые мы уже рассмотрели, сам характер промышленных технологий способствовал тому, что разрыв в доходах сокращался в тех юрисдикциях, где наполовину компетентные правительства овладевали властью в больших масштабах. Когда отдача от насилия возрастала, как это было в индустриальную эпоху, правительства, действовавшие в больших масштабах, как правило, контролировались своими работниками. Это сделало фактически невозможным установление контроля над претензиями этих правительств на ресурсы.

Их бесконтрольное управление ресурсами давало важное военное преимущество, пока величина силы преобладала над эффективностью ее использования. Не случайным следствием того, что правительство контролируется своими служащими, стало резкое ускорение перераспределения доходов. Почти в каждом обществе есть положение о перераспределении доходов, по крайней мере, на временной основе в чрезвычайных обстоятельствах.

Однако внимательное изучение истории предоставления помощи бедным показывает, что “социальные” пособия, как правило, более щедры, когда бедность минимальна. Перераспределение доходов с большей вероятностью будет свернуто, когда доходы большого числа людей ослабеют.

Условия в богатых индустриальных обществах в последней половине двадцатого века были почти идеальными для перераспределения доходов. Это привело к гораздо более высокому вознаграждению за неквалифицированный труд в этих благоприятных юрисдикциях. Со временем перераспределение даже обеспечило высокий уровень потребления для тех, кто вообще не работал.

Парадокс промышленного богатства #

Ирония заключается в том, что именно в этих юрисдикциях больше людей становились богатыми. Этот кажущийся парадокс имеет смысл, если понять динамику мегаполитики, рассмотренную в предыдущих главах. Ведущие отрасли промышленной экономики требовали поддержания порядка в больших масштабах для оптимального функционирования. Это делало их особенно уязвимыми для вымогательства со стороны профсоюзов и правительств, стремящихся максимально увеличить число людей, находящихся под их властью. Однако широко распространенное перераспределение доходов не полностью подавило способность промышленной экономики функционировать. Поэтому тот, кому посчастливилось родиться в Западной Европе, бывших британских колониях или Японии в период расцвета индустриализма, скорее всего, будет намного богаче, чем человек с аналогичными навыками в Южной Америке, Восточной Европе, позднем Советском Союзе, Африке и на азиатском континенте. Благотворное влияние информационных технологий будет включать в себя помощь в преодолении многих препятствий на пути развития, которые не позволяли большинству населения мира пользоваться многими преимуществами свободных рынков на протяжении большей части современного периода.

“Коренные особенности бедных стран поразительно негостеприимны для эффективной крупномасштабной организации, особенно для крупномасштабных организаций, которым приходится действовать (как правительствам) на большой географической территории”.

— МАНКУР ОЛСОН

ЭКОНОМИЯ ОТ МАСШТАБА И ЗАМЕДЛЕНИЕ РОСТА #

Как показал Манкур Олсон, отсталость в двадцатом веке не была связана с отсутствием капитала или специализированных навыков как таковых. В “Дисэкономии масштаба и развития”, эссе, опубликованном в 1987 году, за два года до падения Берлинской стены, Олсон писал: “Если бы капитал действительно был в дефиците в бедных странах, его ‘предельная производительность’ и, следовательно, прибыльность его использования должна была бы быть выше, чем в процветающих странах. Низкие темпы роста многих стран, получивших незначительные суммы иностранной помощи, и низкая производительность некоторых современных заводов, построенных в бедных странах, еще больше снизили доверие к объяснению отсталости ‘нехваткой капитала’”. Наверное, это правильно. Если бы основным недостатком был дефицит капитала или квалификации, то доходы, получаемые обоими в бедных юрисдикциях, были бы выше, чем в развитых странах. И квалифицированный персонал, и капитал хлынули бы в эти регионы, пока доходность не выровнялась бы. На самом деле, часто происходило наоборот. Наблюдалась значительная эмиграция образованных людей из отсталых юрисдикций. А те немногие счастливчики, которым удалось накопить капитал в таких местах, как можно быстрее вывозили его в Швейцарию и другие развитые страны.

Лучшее правительство не может быть импортировано #

Олсон утверждает, и мы с ним согласны, что истинным препятствием для развития в отсталых странах был единственный фактор производства, который не мог быть легко заимствован или импортирован из-за рубежа, а именно правительство. Эта проблема усугубилась по мере того, как развивался двадцатый век. В 1900 году Великобритания и Франция, наряду с некоторыми другими европейскими странами, занимались экспортом компетентного правительства в регионы, где местные власти были неспособны эффективно функционировать в больших масштабах. Но изменение мегаполитических условий в двадцатом веке повысило затраты и снизило отдачу от этой деятельности. Колониализм, или империализм, как его меньше любили называть, перестал быть выгодным предложением. Технологические сдвиги повысили затраты на проецирование власти из центра на периферию и снизили военные затраты на эффективное сопротивление.

Как следствие, имперские державы уходили или оставались только в крошечных анклавах, таких как Бермуды или Каймановы острова.

“Если постколониальное национальное государство стало оковами для прогресса, с чем к концу 1980-х годов соглашалось все больше критиков в Африке, то главная причина этого не вызывает сомнений. Государство не было освобождающим и защищающим своих граждан, что бы ни утверждала его пропаганда; напротив, его грубое воздействие было стесняющим и эксплуататорским, или, в противном случае, оно просто не функционировало в каком-либо социальном смысле вообще”.

— БАСИЛ ДАВИДСОН

Правительства коренных народов, пришедшие на смену колониальному правлению в странах, не заселенных европейцами, черпали своих лидеров и администраторов из населения, у которого было мало опыта и навыков в управлении крупными предприятиями. Во многих случаях, особенно в Африке, инфраструктура, унаследованная от уходящих колониальных держав, была быстро разграблена, разрушена или пришла в негодность. Телефонные линии были сорваны мусорщиками и забиты в браслеты. Дороги больше не обслуживались.

Железнодорожные линии стали бесполезными, так как полотно дорог разрушалось, а локомотивы ломались. В Заире сложная транспортная инфраструктура, созданная бельгийцами, почти полностью исчезла к 1990 году. Продолжали функционировать лишь несколько скрипучих речных судов, одно из которых диктатор превратил в своеобразный плавучий дворец.

Ненадежность связи и транспорта отражает некомпетентность отсталых национальных государств в поддержании порядка. Они поддерживают высокие цены и сводят к минимуму возможности для большей части населения мира. Как подчеркивает Олсон: “первой причиной послужил тот факт, что плохое транспортное сообщение и связь, как правило, заставляют фирму полагаться в основном на местные факторы производства. Когда масштабы фирмы увеличиваются, ей приходится отправляться дальше за факторами производства, и чем хуже транспортные и коммуникационные системы, тем быстрее будут расти затраты на эти факторы при увеличении объема производства. Вторая и более важная причина, по которой плохие транспортные и коммуникационные системы работают против эффективных крупных предприятий заключается в том, что они значительно затрудняют эффективную координацию таких предприятий.”

Облегчение бремени плохого правительства #

Амбициозные бедняки мира, как никто другой, выигрывают от того, что информационные технологии отделяют возможность получения дохода от местности, в которой человек живет. Новые технологии, такие как цифровой сотовый телефон, позволяют связи функционировать независимо от способности местной полиции защитить каждый телефонный столб в юрисдикции от похитителей меди. С появлением беспроводных факсов и интернет-соединения уже не так важно, будут ли отчаянно бедные почтовые служащие воровать почту только для того, чтобы украсть марку.

Во многих случаях эффективные коммуникации даже заменяют необходимость физической транспортировки товаров и услуг. Более совершенные коммуникации и значительно возросшая вычислительная мощность не только делают координацию сложной деятельности более дешевой и эффективной; они также снижают экономию от масштаба и растворяют крупные организации. Все эти изменения направлены на уменьшение наказания, которое несут жители отсталых стран за жизнь при некомпетентных правительствах. Информационная революция сделает гораздо менее важным то, способны ли правительства функционировать эффективно. Поэтому людям, живущим в традиционно бедных странах, будет легче преодолеть препятствия, которые их правительства до сих пор ставили на пути экономического роста.

Равные возможности в информационную эпоху #

В информационную эпоху привычные преимущества местоположения будут быстро трансформироваться под влиянием технологий. Возможность заработка для людей с одинаковой квалификацией станет гораздо более равной, независимо от того, в какой юрисдикции они живут. Это уже начало происходить.

Поскольку институты, использовавшие принуждение и местные преимущества для перераспределения доходов, теряют власть, неравенство доходов внутри юрисдикций будет расти. Глобальная конкуренция также будет иметь тенденцию к увеличению доходов, получаемых наиболее талантливыми людьми в каждой области, где бы они ни жили, подобно тому, как это происходит сейчас в профессиональной легкой атлетике. Предельная стоимость, создаваемая превосходными показателями на глобальном рынке, будет огромной.

В то время как общественные дебаты будут сосредоточены на растущем “неравенстве” в странах ОЭСР, люди повсюду будут иметь гораздо больше практически равных возможностей. Для достижения успеха им больше не нужно будет жить в юрисдикции, которая хорошо функционирует в больших масштабах. Врожденные способности и готовность их развивать будут оцениваться на более равных условиях, чем когда-либо прежде. Юрисдикционные преимущества, которые привели к росту неравенства между богатыми и бедными экономиками в индустриальный период, резко изменятся.

Более высокая доходность в бедных районах #

Препятствия, которые правительства более бедных регионов ставят на пути функционирования свободных рынков, будут значительно уменьшаться по мере вступления в строй киберэкономики. Как следствие, капитал и навыки, находящиеся в дефиците, на самом деле будут приносить более высокую прибыль во многих ныне бедных районах, как и предполагали теоретики развития 1950-х годов. И капитал, и навыки будут гораздо более легко импортироваться. Странам с развивающейся экономикой больше не придется полагаться на местные факторы производства, как это было в индустриальную эпоху. Их возросшая способность привлекать капитал и опыт на расстоянии приведет к более высоким темпам роста. Это произойдет независимо от того, станут ли некомпетентные правительства более честными или более способными защищать права собственности. Лишившись власти над киберпространством, плохие правительства просто будут иметь меньше возможностей помешать людям в своей юрисдикции пользоваться преимуществами экономической свободы.

Позитивное подкрепление #

В новой киберэкономике почти полная переносимость информационных технологий запретит накапливать многие юрисдикционные преимущества, возникшие в индустриальную эпоху. Усиление конкуренции между растущим числом юрисдикций приведет к появлению новых видов местных преимуществ. Суверенитет будет не хищническим, а коммерческим. Под воздействием конкуренции правительства будут вынуждены проводить политику, направленную на привлечение тех своих клиентов, которые вносят наибольший вклад в экономическое благосостояние, а не тех, кто вносит незначительный вклад или чей экономический вклад является отрицательным.

Это станет огромным изменением по сравнению с общепринятой практикой двадцатого века. Идеология национального государства заключалась в том, что жизнь можно и нужно регулировать позитивным образом, субсидируя нежелательные результаты и наказывая желательные. Быть бедным нежелательно, поэтому бедным предоставляются субсидии. Стать богатым желательно; поэтому, чтобы сделать жизнь более “справедливой”, на богатых были наложены карательные налоги. Поскольку весь этот политический подход был основан на мегаполитическом фундаменте, который выдерживал любую апелляцию, не имело большого значения, каковы извращенные последствия субсидирования дисфункции.

Также не было особого учета мастерства, трудолюбия или изобретательности, которые пошли на то, чтобы заработать богатство, которое было перераспределено. Результаты измерялись в терминах материальных прав. Политическая точка зрения двадцатого века предполагала, что для того, чтобы результаты были “справедливыми”, они должны быть равными.

Новая парадигма #

Новые мегаполитические условия XXI века позволят рыночным испытаниям регулировать результаты в областях, где раньше доминировала политика. Рыночная парадигма предполагает, что результаты могут лучше регулироваться путем поощрения желательных результатов и наказания за нежелательные. Быть бедным – нежелательно, а стать богатым – желательно.

Поэтому стимулы должны поощрять создание богатства и побуждать людей платить за ресурсы, которые они потребляют. Жизнь более “справедлива”, когда люди получают возможность оставлять себе больше заработанного.

В новом тысячелетии это мнение будет звучать чаще, чем в завершающемся веке. Более того, она будет как никогда убедительной, поскольку будет иметь мегаполитическую основу. Капитал в информационную эпоху с каждым мгновением становится все более мобильным. Способность получать высокий доход больше не привязана к проживанию в определенных местах, как это было, когда большая часть богатства создавалась за счет манипуляций с природными ресурсами. С каждым днем людям, использующим портативные информационные технологии, становится все легче создавать активы, которые в гораздо меньшей степени подвержены влиянию насилия, чем любая форма богатства, когда-либо существовавшая ранее.

Произвольное политическое регулирование, налагающее издержки без создания компенсирующих рыночных преимуществ, вскоре станет нежизнеспособным. Мощные конкурентные силы стремятся выровнять цены на товары, услуги, труд и капитал по всему миру. Правительства лишатся привычных объемов свободы для навязывания произвольной политики. Любое правительство, которое пытается наложить более обременительные правила на какую-либо деятельность, чем другие суверенные государства, просто вытеснит эту деятельность. В некоторых случаях, конечно, изгнание нежелательных видов деятельности порадует рынок и сделает эти юрисдикции еще более популярными и процветающими. В этом смысле определенные правила можно сравнить с правилами внутреннего распорядка, установленными владельцами сети отелей. Если они запретят людям ходить босиком или курить в вестибюле, они, несомненно, потеряют некоторых клиентов. Но отказ от этих посетителей может не стоить юрисдикции клиентов в целом или даже повысить ее общий доход. Хорошо обутые некурящие люди могут платить больше именно благодаря тому, что босоногие курильщики исключаются. В равной степени нормативные акты, которые делают дорогостоящей или невозможной эксплуатацию завода по переработке отходов в определенной юрисдикции, могут заставить переработку отходов переместиться в другое место, не лишая дохода юрисдикцию в целом.

Эти примеры демонстрируют, что в редких случаях нормативные акты могут иметь скорее положительную, чем отрицательную рыночную стоимость, особенно в мире с быстро множащимся числом юрисдикций. Правила, сохраняющие высокие стандарты общественного здоровья, чистого воздуха и чистой воды, будут высоко цениться во многих регионах. Также как и другие, иногда более экзотические правила и соглашения, которые могут быть наложены застройщиками недвижимости или гостиницами, обслуживающими определенные сегменты рынка.

Отсутствие таможни в киберпространстве #

Мы ожидаем, что коммерциализация суверенитета быстро приведет к децентрализации многих крупных суверенитетов. Сам факт того, что информационные технологии не могут быть подвергнуты пограничному контролю такого рода, который все еще может препятствовать торговле промышленными и сельскохозяйственными товарами, имеет важные последствия. Это означает, что со временем протекционизм будет менее эффективным, поскольку торговля информацией вытесняет физические продукты в создании богатства. Это также означает, что небольшие регионы будут все меньше зависеть от сохранения обширной политической юрисдикции для обеспечения доступа к рынкам, на которых они могут получать доход.

Информационные технологии подвергают людей, работающих в ранее защищенных секторах услуг, иностранной конкуренции. Если двадцать лет назад фирма в Торонто хотела нанять бухгалтера, этот человек должен был физически находиться в Торонто или в ближайшем населенном пункте в пределах досягаемости. В информационную эпоху бухгалтер в Будапеште или Бангалоре, Индия, мог бы выполнить эту работу и загрузить все необходимые материалы в зашифрованном виде через интернет. Мгновенная связь через спутниковые каналы приближает любую точку мира к любой другой точке настолько, как если бы они были в одной минуте езды друг от друга. Тот, кому нужны биржевые аналитики, может нанять двадцать семь в Индии по цене одного на Уолл-стрит. Поскольку эффективность информационных технологий удваивается каждые восемнадцать месяцев (закон Мура), все большее число работников сферы услуг будет подвержено ценовой конкуренции, которой политики не в состоянии помешать. В конечном итоге это соревнование будет в равной степени относиться как к ученым профессиям, так и к бухгалтерам. Цифровые юристы и кибердоктора будут множиться в информационной экономике.

Смертельный дозор для национальных государств #

Когда экономические выгоды, ранее получаемые в границах национальных государств, исчезнут, сами национальные государства в конечном итоге рухнут под тяжестью своих обязательств. Но тот факт, что все национальные государства стоят на страже смерти, не означает, что все они обречены на гибель в один и тот же момент. Вовсе нет. Давление, создаваемой децентрализацией, будет наиболее интенсивным в крупных политических образованиях, где доходы большинства населения находятся в состоянии стагнации или падения. Юрисдикции в Латинской Америке и Азии, где доход на душу населения быстро растет, могут просуществовать несколько поколений или до тех пор, пока перспективы дохода в течение жизни там не сравняются с таковыми в бывших богатых индустриальных странах. В этот момент уже не будет легкой выгоды от замещения затрат, и политика роста станет более сложной.

Мы также подозреваем, что национальные государства с одним крупным мегаполисом будут оставаться целостными дольше, чем государства с несколькими крупными городами, которые подразумевают множество центров интересов с их различными внутренними районами.

Еще одним стимулом к децентрализации станет высокая задолженность центрального правительства.

Три богатые промышленные страны с самой высокой относительной задолженностью – Канада, Бельгия и Италия – не случайно являются странами с развитыми сепаратистскими движениями.

Все три страны страдали от хронического дефицита бюджета и в настоящее время имеют государственный долг, превышающий 100% ВВП. По мере роста государственного долга в каждой стране росла и привлекательность сепаратистских движений. В Италии “Лига Севера” стала динамичным и популярным региональным политическим движением. Его платформа основана на простом математическом наблюдении: север Италии, или “Padoni a”, был бы богаче Швейцарии, если бы значительная часть его доходов не уходила на субсидирование Рима и более бедного юга. Северная лига предлагает очевидное решение: отделиться от Италии и таким образом избежать некоторых тяжелых последствий сложных процентов.

Точно так же в Бельгии, где государственный долг превышает 130% ВВП, фламандцы и валлоны маневрируют, как враждующая пара перед разводом. Растущее меньшинство среди фламандцев утверждает, что они несправедливо субсидируют валлонов и могли бы улучшить свое экономическое положение, разделив Бельгию на две части.

Случай Канады отличается тем, что французская Канада, основной регион, который сейчас выступает за сепаратизм, исторически субсидируется английской Канадой. Но по мере роста федерального долга и дефицита в Квебеке приходит осознание того, что эта форма перераспределения доходов будет сокращаться. Поэтому Блок Квебека заигрывает с привлекательностью, которой ему не хватало десять лет назад – обещанием увеличить доход после уплаты налогов за счет отмены уплаты канадского федерального налога. Лидеры сепаратистов также предлагают, чтобы Квебек покинул Канаду, не неся пропорционального бремени федерального долга.

Английские канадцы сопротивляются этому аргументу и склонны возмущаться его последствиями, поскольку они прекрасно осведомлены о крупных трансфертах, сделанных в Квебек на протяжении многих лет. Тем не менее, привлекательность Партии Квебека сильна, и кажется, что это лишь вопрос времени, пока референдум об отделении не распустит Канаду. Подобная судьба ожидает и другие национальные государства, когда их финансовое положение ухудшается.

Еще одним фактором, предвещающим долгосрочное выживание Канады, является то, что это малонаселенная страна с разросшейся инфраструктурой индустриальной эпохи, которую необходимо поддерживать. Переход к информационной эпохе неизбежно приводит к обесцениванию физической инфраструктуры. По мере того, как удаленные компьютеры будут заменять работников заводов и офисов, все меньшее значение будет иметь реконструкция и содержание автострад и других транспортных магистралей. В условиях бюджетного кризиса, надвигающегося со всех сторон, все больше и больше фракций в канадской жизни будут отступать к исключающему взгляду восемнадцатого века на финансирование общественных благ, который отстаивал Адам Смит. Он писал в книге “Богатство народов”: “Если бы улицы Лондона освещались и мостились за счет [национальной] казны, есть ли вероятность, что они были бы так хорошо освещены и вымощены, как сейчас, или даже с такими небольшими затратами. Кроме того, расходы, вместо того, чтобы собираться в виде местного налога с жителей каждой конкретной улицы, прихода или района Лондона, в этом случае покрывались бы из общего дохода государства, и, следовательно, собирались бы в виде налога со всех жителей королевства, большая часть которых не получала бы никакой выгоды от освещения и мощения улиц Лондона.”

Замените Лондон на Торонто, и вы окажетесь внутри уравнения, которое будет крутиться в головах многих жителей Альберты и Британской Колумбии. Логика децентрализации окажется заразительной.

Когда Канада распадется, это приведет к заметному росту сепаратистской активности на тихоокеанском северо-западе США. Жители Аляски, Вашингтона, Орегона, Айдахо и Монтаны окажутся в невыгодном положении в конкуренции с Альбертой и Британской Колумбией, как независимыми суверенными государствами.

ПОСЛЕ НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА #

На месте национальных государств появятся сначала более мелкие юрисдикции на уровне провинций, а в конечном итоге – более мелкие суверенитеты, анклавы разного рода, как средневековые города-государства, окруженные своими внутренними территориями. Как бы странно это ни казалось людям, привитым к важности политики, политика этих новых министерств во многих случаях будет определяться скорее предпринимательским позиционированием, чем политическими разборками.

Эти новые, фрагментированные суверенитеты будут удовлетворять различные вкусы, подобно тому, как это делают отели и рестораны, устанавливая в своих общественных местах особые правила, привлекательные для тех сегментов рынка, из которых они привлекают своих клиентов. Это, конечно, не означает, что не существует особых проблем, возникающих при организации охраны на кочевой основе. Мы рассмотрим их в следующей главе.

“Городской воздух веет свободой”.

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ПОГОВОРКА

Неграждане Палестины #

Несмотря на эти трудности, человеческая изобретательность обычно находит способ создать институты для использования выгодных возможностей, даже если спрос возникает со стороны людей, которые неспособны много платить. Если потенциальные клиенты относятся к числу самых богатых людей на земле, эта тенденция должна быть еще более очевидной. Уход, или “голосование ногами”, всегда является вариантом, когда устаревшие продукты, организации или даже правительства теряют свою привлекательность и кажутся малоперспективными для немедленного улучшения. Рассмотрим, например, рост средневековых городов, которые служили убежищем для крепостных, спасавшихся от феодального порабощения. Их роль может оказаться аналогичной роли новых юрисдикций в приспособлении к грядущему выходу из национальных государств. Принятие иностранцев, бежавших от какого-то лорда, в качестве “граждан бледнолицых” бросало вызов господствующим условностям феодального права и епископальной власти. Но, тем не менее, это была в целом успешная альтернатива для тех, кто ее использовал, внесшая важный вклад в ослабление хватки феодализма. По словам средневекового историка Фрица Рорига, крепостной светского сеньора становился “свободным бюргером города через год и один день”. Резонно ожидать, что на основе “новых правовых принципов” появятся новые институциональные убежища, предоставляющие фискальное убежище гражданам государства, подобно тому, как средневековый город предоставлял убежище феодальным подданным, жившим в тени его стен.

Экономист Альберт О. Хиршман, исследовавший теоретические тонкости “голосования ногами” в книге Выход, голос и лояльность, впервые опубликованной в 1969 году, предвидел, что технологический прогресс повысит вероятность выхода как стратегии борьбы с государствами, находящимися в упадке. Он писал: “Только когда страны начнут походить друг на друга благодаря достижениям в области коммуникаций и всесторонней модернизации, возникнет опасность преждевременного и чрезмерного выхода…”. Именно это и происходит. Информационные технологии быстро уменьшают многие различия между юрисдикциями, делая выход из них гораздо более привлекательным вариантом. Конечно, “преждевременные и чрезмерные выходы” в лексиконе Хиршмана понимаются с точки зрения того, что является оптимальным для покидаемого государства. Несомненно, лорды в средневековой Европе считали, что они страдают от “преждевременного и чрезмерного ухода” своих крепостных в города, где те обретали свободу.

Возвращаясь к нашему предыдущему примеру, не так уж и надуманно, как может показаться, предположить, что будет существовать ряд министерств, предлагающих убежище изгнанникам, покидающим умирающие национальные государства. Эти суверенитеты будут конкурировать на условиях изгнания.

Некоторые, возможно на западном побережье Северной Америки, вполне могут обслуживать людей, которые не курят и нетерпимы к пассивному курению, навязываемому курильщиками. Очевидно, что такие режимы не будут пользоваться популярностью у “любителей подымить”. Правила, запрещающие их привычку, покажутся многим курильщикам произвольным навязыванием.

В индустриальную эпоху массовой политики такие разногласия преодолевались в ходе политических кампаний, которые в конечном итоге заставляли ту или иную группу подчиняться желаниям более влиятельных. Но отнюдь не обязательно, чтобы споры о взаимоисключающих вариантах выбора решались таким образом, где предпочтения большого числа людей были подавлены.

Одни люди любят есть фуа-гра, другие – хот-доги, третьи – соевый творог. Обычно им не приходится спорить о своих диетических предпочтениях, потому что их кулинарный выбор не влияет на остальных. Никто не заставляет всех потреблять одну и ту же пищу.

Мегаполитические условия, тем не менее, вынуждали к общему потреблению многих видов коллективных и даже частных благ, предоставляемых правительствами в индустриальную эпоху. Почему? Потому что существовали большие экономические преимущества, которые можно было получить, работая в больших масштабах. Поэтому было непрактично делить разросшиеся юрисдикции на анклавы, где каждый мог бы иметь свой собственный путь, даже по важным вопросам. Исключительный подход к предоставлению общественных благ, продвигаемый Адамом Смитом, гораздо легче приспособить, когда количество юрисдикций увеличивается в десять или даже сто раз. В информационную эпоху все большее число суверенитетов будут представлять собой небольшие анклавы, а не континентальные империи. Некоторые из них могут быть группами североамериканских индейцев, которые будут требовать налоговой юрисдикции над своими резервациями и заповедниками так же, как они сейчас требуют права на эксплуатацию игорных казино или на ловлю рыбы в нарушение ограничений.

Поскольку информационные технологии устраняют многие недостатки передачи торговых зон, новые суверенитеты будут действовать скорее по принципам клубов или аффилированных групп, чем по принципам территориальных национальных государств.

Точно так же, как не принципиально, чтобы каждый потенциальный клиент разделял один и тот же вкус в одежде или смотрел одни и те же телевизионные программы, будет не так важно, как может показаться, чтобы все были согласны с точками сродства, определяющими стиль управления раздробленных суверенитетов.

Широко разбросанные вкусы приведут к широко различающимся стилям фрагментированного суверенитета, подобно тому, как существует все более широкий выбор стиля одежды или телепередач. Некоторые микрогосударства могут даже быть связаны между собой, как группы отелей во франшизе, или действовать совместно для достижения преимуществ в полицейских функциях и других остаточных услугах правительства. Тем, кто любит чистые улицы и не любит находить жвачку под столешницами, Сингапур придется по душе. Поклонникам “Бивиса и Баттхеда” – нет. Те, кто любит бурную ночную жизнь, предпочтут Макао или Панаму, или другое подобное место. Клиенты, которых не устраивают нравы в одной юрисдикции, будут приветствоваться в других. Если Солт-Лейк-Сити может быть бездымным, то новый город-государство в Гаване, возможно, переименованный в Монте-Кристо, скорее всего, будет окутан облаком сигарного дыма.

“Это означает, что все монополии, иерархии, пирамиды и энергосистемы индустриального общества растворятся перед этим постоянным давлением распределения интеллекта по окраинам всех сетей. Прежде всего, закон Мура свергнет ключевую концентрацию, ключевую физическую конгломерацию власти в Америке сегодня: большой город – тот большой набор промышленных городов, который сейчас живет за счет систем поддержки – около 360 миллиардов прямых субсидий от всех остальных нас каждый год. Большие города – это остаточный багаж индустриальной эпохи”.

— ДЖОРДЖ ГИЛДЕР

Своеобразная ирония возрождения микросуверенитетов или “городов-государств” заключается в том, что оно может совпасть с опустошением многих городов. Большой город был в значительной степени артефактом индустриализма на Западе. Он возникл вместе с фабричной системой для получения эффекта масштаба при производстве продукции с высоким содержанием природных ресурсов.

В начале девятнадцатого века города с населением более 100 000 человек считались огромными, а за пределами Азии, где статистика населения была сомнительной, не было городов с населением более миллиона человек. Самым крупным городом США в 1800 году была Филадельфия с населением 69 403 человека. В Нью-Йорке было всего 60 489 человек. Балтимор был третьим по величине городом в Америке с населением 26 114 человек. Большинство из тех городов, которым предстояло стать великими метрополиями Европы, имели население, ничтожное по меркам двадцатого века. Лондон с населением 864 845 человек, вероятно, был самым большим городом в мире. Париж с 547 756 жителями был единственным городом в Европе, в котором в 1801 году проживало более полумиллиона человек. Население Лиссабона составляло 350 000 человек. Население Вены составляло 252 000 человек. Население Берлина к 1819 году едва превышало 200 000 человек. В Мадриде проживало 156 670 человек. Население Брюсселя в 1802 году составляло 66 297 человек. Население Будапешта составляло всего 61 000 человек.

Существует очевидный соблазн думать, что рост крупных городов является прямой функцией роста населения. Но это не обязательно так. Всех людей на земле можно уместить в Техасе, каждая семья будет жить в своем отдельном доме с двором, и все равно останется немного места. Как утверждала Адна Вебер в классическом исследовании “Рост городов в XIX веке”, сам по себе рост населения не объясняет, почему люди живут в городах, а не рассеяны по сельской местности. В 1890 году плотность населения Бенгалии была примерно такой же, как в Англии. При этом городское население Бенгалии составляло всего 4,8 процента, в то время как в Англии – 61,7 процента. Исторически города были отгорожены стенами от сельской местности, чтобы не пускать туда мародеров и низшие классы. Рост промышленной занятости в девятнадцатом и двадцатом веках привел к появлению больших городов. Сейчас большой город стал очень уязвим для разрушения, поскольку индустриализм начал угасать. Прекрасным примером такого развития является Детройт, ведущий промышленный город середины двадцатого века. В свое время через Детройт проходила большая часть мирового промышленного производства. Сейчас это полая оболочка, в которой царят преступность и беспорядок. Во многих кварталах центра Детройта одно или несколько заброшенных зданий были сожжены дотла или снесены, создавая впечатление, что город пережил серию налетов бомбардировщиков Второй мировой войны.

Детройт служит напоминанием о том, что многие промышленные города уже нежизнеспособны. Они будут разрушаться по мере того, как информация и идеи станут более важными факторами, придающими ценность, чем производство, зависящее от природных ресурсов. Во многих случаях большой город уже слишком велик, чтобы выдержать собственный вес. Для поддержания функционирования мегаполиса необходимо, чтобы значительное количество систем поддержки эффективно работали в больших масштабах. Само скопление миллионов людей подразумевает огромный скачок в уязвимости перед преступностью, саботажем и случайным насилием. В индустриальную эпоху цена защиты от этих рисков окупалась за счет высокой экономии производства.

В информационную эпоху жизнеспособными останутся только те города, которые окупают свои затраты на содержание, предлагая высокое качество жизни. Лица, находящиеся на расстоянии, больше не будут обязаны их субсидировать. Хорошим показателем жизнеспособности городов является то, насколько люди, живущие в центре города, богаче тех, кто живет на его периферии. Буэнос-Айрес, Лондон и Париж останутся привлекательными местами для жизни и бизнеса еще долго после того, как в Саут-Бенде, Луисвилле и Филадельфии закроется последний хороший ресторан.

Государства-страны #

Некоторые города-государства могут оказаться просто анклавами без городов.

Возможно, их лучше рассматривать как деревенские государства или государства-страны. Наделенность природными ресурсами также будет оцениваться по-разному. Когда вы можете вести бизнес в любом месте, вы вполне можете выбрать бизнес в красивом месте, где вы можете глубоко дышать, не вдыхая слишком много канцерогенного загрязнения.

Коммуникационные технологии, сводящие к минимуму языковые трудности, сделают еще более легким пребывание практически в любом привлекательном месте. Малонаселенные регионы с умеренным климатом и большим количеством пахотных земель на душу населения, такие как Новая Зеландия и Аргентина, также будут иметь сравнительные преимущества, поскольку они отличаются высокими стандартами здравоохранения и являются недорогими производителями продуктов питания и возобновляемых продуктов. Такая продукция будет пользоваться повышенным спросом по мере роста уровня жизни миллиардов людей в Восточной Азии и Латинской Америке.

Теорема неэквивалентности #

Многие предположения экономистов о поведении уходят корнями в тиранию места. Ярким примером является “Теорема эквивалентности” Рикардо, которая предполагает, что граждане страны с огромным дефицитом будут корректировать свои ожидания, предвидя более высокие налоговые ставки, необходимые в будущем для погашения долга. В этом смысле существует “эквивалентность” между финансированием расходов за счет налогов и за счет долга. По крайней мере, такая эквивалентность существовала в начале девятнадцатого века, когда писал Рикардо. В информационную эпоху, однако, рациональный человек не будет реагировать на перспективу повышения налогов для финансирования дефицита путем увеличения нормы сбережений; он перенесет свое местожительство или будет проводить свои сделки в другом месте. По той же причине, по которой производители сортируют поставщиков в поисках наименьших затрат, они будут еще более сильно мотивированы искать альтернативных поставщиков защиты. Выгоды от этого превзойдут маржу, которую можно получить, перейдя к новому поставщику пластиковых труб. В результате следует ожидать, что суверенные лица и другие рациональные люди будут бежать из юрисдикций с большими нефинансируемыми обязательствами.

Дешевые правительства, которые имеют мало обязательств и налагают низкие издержки на клиентов, станут предпочтительным местом жительства для создания богатства в информационную эпоху. Это означает гораздо более привлекательные перспективы для ведения бизнеса в регионах, где задолженность низкая, а правительства уже прошли реструктуризацию, таких как Новая Зеландия, Аргентина, Чили, Перу, Сингапур и другие регионы Азии и Латинской Америки. Эти регионы также станут превосходными платформами для ведения бизнеса для нереформированных, высокозатратных экономик Северной Америки и Западной Европы.

Эрозия местных ценовых аномалий #

Значительное снижение затрат на информацию сведет на нет большинство преимуществ местного ценообразования.

Покупатели не только смогут просмотреть огромное количество торговых точек в поисках самых низких цен на ходовые товары; они также смогут использовать удаленные сервисы для совершения покупок через юрисдикционные границы. Это позволит людям гораздо легче сравнивать характеристики таких трудноанализируемых продуктов, как страхование. И это позволит обойти ограничения на торговлю, налагаемые местными процедурами лицензирования. Следовательно, нормы прибыли, скорее всего, будут снижаться в любой сфере, где местные ценовые аномалии могут быть сведены на нет дополнительной информацией и конкуренцией.

НОВЫЕ ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ИМПЕРАТИВЫ #

Киберэкономика будет существенно отличаться от индустриальной экономики тем, как взаимодействуют ее участники. Информационные технологии сведут на нет многие долгосрочные организационные преимущества фирм, возникающие из-за высоких транзакционных и информационных издержек. Информационный век станет веком “виртуальной корпорации”. Многие аналитики, более осведомленные в информационных технологиях, чем мы, совершенно не понимают, что им суждено изменить логику экономической организации. Новая технология не только преодолевает границы и барьеры, она также революционизирует “внутренние” затраты на вычисления. Даже те немногие предприятия, которые не пострадают от усиления трансграничной конкуренции из-за совершенствования информационно-коммуникационных технологий, столкнутся с новыми организационными императивами. Быстрое снижение информационных и транзакционных издержек приведет к решающему снижению экономии на масштабе, аннулируя многие из стимулов, которые привели к долгоживущим фирмам и карьерной занятости в индустриальный период.

Почему фирмы? #

Классические экономисты, такие как Адам Смит, почти не затрагивали вопрос о размере фирмы. Они не рассматривали вопрос о том, что влияет на оптимальный размер фирм, почему фирмы принимают ту форму, которую они принимают, или даже почему фирмы вообще существуют. Почему предприниматели нанимают работников, а не выставляют каждую задачу, требующую выполнения, на торги среди независимых подрядчиков на аукционном рынке? Лауреат Нобелевской премии экономист Рональд Коуз помог открыть новое направление в экономике, задав некоторые из этих важных вопросов. Ответы, которые он помог сформулировать, намекают на революционные последствия информационных технологий для структуры бизнеса. Коуз утверждал, что фирмы являются эффективным способом преодоления дефицита информации и высоких транзакционных издержек.

Информация и транзакционные издержки #

Чтобы понять, почему, подумайте, с какими препятствиями вы бы столкнулись, пытаясь управлять сборочной линией в индустриальную эпоху без единой фирмы, координирующей ее деятельность. В принципе, автомобиль можно было бы производить и без централизованного производства под контролем одной фирмы. Экономист Оливер Уильямсон, наряду с Коузом, является пионером в разработке теории фирмы. Уильямсон определил шесть различных методов работы и управления. Среди них – “предпринимательский режим”, “при котором каждое рабочее место принадлежит и управляется специалистом”. Другой способ – это то, что Уильямсон называет “объединенными рабочими местами”, где “промежуточный продукт передается между этапами каждым работником”. Нет никаких физических причин, почему тысячи работников не могли быть заменены множеством независимых подрядчиков, каждый из которых арендовал бы место на заводе, участвовал бы в тендерах на поставку деталей и предлагал бы собрать ось или приварить крылья к шасси. И все же поиски примера автомобильного завода индустриальной эпохи, организованного и управляемого независимыми подрядчиками, напрасны.

Проблемы координации #

Эксплуатация промышленного объекта без преимущества координации через единую фирму привела бы к тому, что большая часть экономии, получаемой от крупномасштабной деятельности, была бы рассеяна. Огромные операционные проблемы, связанные с координацией лоскутного одеяла из мелких фирм, фактически уничтожили бы конвейер. Для того чтобы такая система вообще работала, потребовались бы безостановочные переговоры между отдельными подрядчиками.

Вместо того чтобы сосредоточиться на производстве, множеству подрядчиков или предпринимателей пришлось бы отвлекаться и тратить время и внимание на установление цен на компоненты и выработку условий своих постоянно меняющихся взаимодействий. Простой мониторинг производства был бы сложной проблемой.

Полномочия действовать #

С таким набором независимых организаций, борющихся за сборку автомобиля, создание и перепроектирование моделей было бы кошмаром. Достаточно представить, с какими трудностями сталкивается конструктор, пытаясь убедить сотни независимых подрядчиков в необходимости изменений, необходимых для внедрения новой модели. На практике потребовалось бы почти единогласное согласие. Любой, кто удерживался или возражал против любого изменения в спецификации продукта, мог либо фактически убить усовершенствование модели, либо повысить стоимость ее внедрения, что еще больше ставило под угрозу выгоду от работы в больших масштабах.

Ненужные переговоры #

Сборочная линия, арендуемая (или принадлежащая отдельно) независимыми подрядчиками, была бы подвержена многочисленным уязвимостям, которых можно избежать, работая в рамках одной фирмы.

Смерть, болезнь или финансовый крах отдельных подрядчиков были бы слишком частым явлением на предприятиях, требующих сотрудничества тысяч людей для создания единого продукта под одной крышей. Аукционный рынок, безусловно, смог бы заменить этих подрядчиков. Но при каждой преемственности требовалось бы согласованное урегулирование, например, выкуп предыдущего оператора его заменой. Это также потребовало бы заключения соглашения об аренде заводских помещений и, возможно, новой аренды сварочного аппарата или пресса, используемого для штамповки гнезд задних фонарей. Все это было бы сложно.

Ловушки стимулирования #

Другая важная трудность сборочной линии независимых подрядчиков в условиях индустриальной эпохи заключалась в том, что требования к капиталу для отдельных подрядчиков должны были резко отличаться. Например, пластиковая форма, необходимая для производства переключателя приборной панели, могла быть относительно дешевой, в то время как оборудование, необходимое для отливки блока двигателя или штамповки листового металла на крыле, могло стоить миллионы. Высокая ресурсоемкость и последовательный характер конвейерного производства сделали неизбежными проблемы, возникающие из-за высоких капитальных затрат, по причинам, проанализированным в последней главе. Подрядчики с капиталоемкими задачами, по сути, должны были зависеть от сотрудничества с другими, чтобы амортизировать свои инвестиции. Способность подрядчиков с более высокими требованиями к капиталу привлечь деньги и работать с прибылью зависела бы от того, смогли бы они заручиться сотрудничеством многих других участников процесса, чьи капитальные затраты были гораздо ниже. Во многих случаях они бы его не получили.

У малых был бы существенный стимул эксплуатировать больших.

Те, кому требовалось меньше денег для выполнения своей конкретной функции на конвейере, выиграли бы, если бы не сотрудничали в решающие моменты. Как и бастующие рабочие, они могли под тем или иным предлогом закрыть сборочную линию, не требуя больших затрат для себя, но причиняя значительные неудобства тем, кто имел более крупные капиталовложения. Производственный процесс стал бы предметом постоянной игры, когда мелкие подрядчики подвергали бы выкупу тех, кто имеет более высокие капитальные затраты, благодаря своей способности срывать выпуск продукции.

Маневрирование мелких подрядчиков с целью получения побочных платежей от крупных участников снизило бы эффективность системы.

Фирменное решение #

Короче говоря, многие экономики развернутые в индустриальную эпоху за счет масштабной работы сборочного конвейера, были бы сведены на нет, если бы производство было разделено между множеством индивидуальных подрядчиков. Единая крупная фирма была эффективным способом преодоления этих недостатков, несмотря на другие ее ограничения.

Большой бизнес был бюрократическим. Но в какой-то степени бюрократия и иерархия были именно тем, что требовалось в индустриальную эпоху. Административные и управленческие команды контролировали и координировали производство, а многочисленные менеджеры среднего звена передавали приказы по иерархии и другую информацию по цепочке. Корпоративная бюрократия также обеспечивала бухгалтерский и учетный контроль и сводила к минимуму проблемы принципала и агента, когда сотрудники не действуют в интересах нанимающей их фирмы. Чтобы обеспечить сложный бухгалтерский учет в условиях индустриальной эпохи, требовалась работа множества людей. Наличие такой административной бюрократии было дорогостоящим. Работа должна была оплачиваться независимо от того, было ли производство активным или вялым. Поскольку такие администраторы обладали важнейшими знаниями, необходимыми для ведения бизнеса, им обычно платили более высокую премию, чем их навыки могли бы стоить на спотовом рынке.

“Организационные поблажки” #

Серьезный недостаток заключался в том, что большое количество профессиональных менеджеров и администраторов были склонны “захватывать” фирму и управлять ею в своих собственных интересах, а не в интересах акционеров. Например, в индустриальную эпоху нередко случалось, что компании тратили огромные средства на мебель для офиса, членство в клубах и другие привилегии, которыми могло пользоваться руководство, но которые не приносили прямой прибыли инвесторам. В сложном бизнесе невозможно было легко проконтролировать со стороны, какие накладные расходы необходимы, а какие являются поблажками для сотрудников. Также было трудно предотвратить отлынивание от работы иногда значительной части сотрудников корпораций. Тот факт, что технологически было сложно контролировать производительность, делал необходимым присутствие значительной управленческой прослойки, и, в то же время, затруднял управление управляющими.

Все эти условия способствовали тому, что стало известно как “организационные поблажки”, термин, введенный в 1963 году Ричардом Сайертом и Джеймсом Марчем в книге “Поведенческая теория фирмы”.

Тщательное изучение показало, что многочисленные реальные фирмы существенно не дотягивают до своего потенциала.

“Независимо от того, добиваешься ты результатов или нет, оплата труда одинакова.
Неважно, много ты работаешь или нет, оплата труда одинакова.
Неважно, волнует вас это или нет, оплата труда одинакова”.

— КРИС ДРЭЙ

“Это не моя работа” #

Как организация, стремящаяся к постоянству, крупная промышленная фирма имела уже рассмотренный нами недостаток – подверженность встряскам со стороны профсоюзов. Она также разделяла некоторые характеристики бюрократии, которые в более утрированной форме проявляются в государственных учреждениях. Приказы поступали сверху. Задания были стереотипными и разделенными. Эти задачи часто были жестко определены. Между категориями рабочих мест возникли границы, схожие с теми, которые навязываются картелями, регулирующими учебные профессии.

Ожидать от бухгалтера, что он поменяет перегоревшую лампочку в лампе на своем столе, многим в индустриальную эпоху казалось столь же странным, как и обращение к адвокату с просьбой помочь вылечить грипп. От сотрудников не ожидали, а во многих случаях даже запрещали пересекать границы между жестко определенными функциями.

“Это не моя работа” – широко известный лозунг, который подчеркивал “организационные поблажки” индустриальной эпохи. Работа каждого была четко определена в плане стереотипных задач, которые не должны были нарушаться, как бы это ни повышало производительность. Каждый сотрудник корпоративной бюрократии нанимался в соответствии с “квалификацией”, которая, как считалось, могла предсказать эффективность выполнения его конкретной функции. За редким исключением, все получали зарплату на основе классификации должностей, причем оплата труда была более или менее равномерной по всей организации. Поскольку конкретные показатели в административной иерархии большого бизнеса часто не измерялись, как в государственных бюрократиях, работа шла в неторопливом темпе. Таким образом, хотя фирма и получила экономию от масштаба массового производства, она достигла это ценой других неэффективностей.

“На рынке вы не делаете что-то, потому что кто-то вам говорит или потому что это указано на тридцатой странице стратегического плана. Рынок не имеет рабочих границ… Нет никаких приказов, нет перевода сигналов свыше, никто не разбивает и не сортирует работу на отдельные составляющие. На рынке у человека есть клиенты, и отношения между поставщиком и клиентом по своей сути не являются организационными, потому что это отношения между двумя независимыми субъектами”.

— ВИЛЬЯМ БРИДЖЕС

Новые императивы #

Новые мегаполитические условия информационной эпохи существенно изменят логику организации бизнеса. Отчасти это очевидно. Даже если предположить, что информационные технологии в остальном бесполезны, они значительно снижают стоимость обработки, вычисления и анализа информации. Одним из эффектов такой технологии является снижение необходимости найма большого количества менеджеров среднего звена для контроля производственных процессов. Действительно, автоматизированные станки, ставшие возможными благодаря передовым вычислительным мощностям, во многих случаях заменяют почасовых работников. И там, где производственный процесс по-прежнему осуществляется людьми, процесс управления и координации в значительной степени автоматизирован. Оборудование, оснащенное микропроцессорами, может контролировать ход сборочной линии гораздо эффективнее, чем это когда-либо могли сделать менеджеры. Новое оборудование может не только измерять скорость и точность работы людей, но и автоматически составлять счета и перезаказывать компоненты в момент их изъятия из инвентаря. Самые маленькие предприятия теперь могут позволить себе программы финансового контроля, которые учитывают их финансы с большей скоростью и сложностью, чем даже самые крупные корпорации могли бы достичь благодаря своей производственной иерархии несколько десятилетий назад.

Тот факт, что информационные технологии позволяют осуществлять рассредоточенный, непоследовательный выпуск продукции с пониженным содержанием природных ресурсов, резко снижает уязвимость к азартным играм и вымогательству, как мы уже исследовали. Однако это не единственные характеристики информационных технологий, которые делают все более привлекательным заключение договоров на выполнение функций, ранее выполнявшихся сотрудниками. Капитальные затраты ниже. Циклы выпуска продукции короче. Сами независимые подрядчики, включая фирмы, состоящие из одного человека, имеют в своем распоряжении гораздо более сложные информационные сети. Скоро они смогут полагаться на множество цифровых слуг для выполнения самых разных офисных функций – от ответа на телефонные звонки до услуг секретаря. Цифровые слуги будут секретарями, рекламными агентами, туристическими агентами, банковскими служащими и бюрократами.

Исчезновение хороших рабочих мест #

Все в большей степени люди, способные создавать значительную экономическую ценность, смогут сохранять большую часть созданной ими ценности для себя. Вспомогательный персонал, который ранее поглощал большую часть доходов, получаемых основными создателями доходов на предприятии, будет заменен недорогими автоматизированными агентами и информационными системами. Это означает, что организация сможет лучше обеспечить себе высокое качество услуг, заключив контракт, нежели сохранив эту функцию внутри фирмы, где будет относительно сложнее вознаградить людей за хорошее выполнение задачи. Виртуальная корпорация устранит большую часть “организационных поблажек”, ликвидировав организацию.

“Хорошие рабочие места” уйдут в прошлое. “Хорошая работа", как выразилась экономист из Принстона Орли Ашенфельтер, “это работа, за которую платят больше, чем вы стоите”. В индустриальную эпоху многие “хорошие рабочие места” существовали из-за высоких информационных и транзакционных издержек. Фирмы становились крупнее и интернализировали более широкий спектр функций, поскольку это позволяло им получить экономию от масштаба. Раздувание корпораций также субсидировалось налоговым законодательством. Высокие налоги, преобладавшие на поздних этапах индустриальной эпохи, искусственно увеличивали преимущества создания долговечной фирмы и найма постоянных работников. В большинстве стран налоговое законодательство и нормативные акты существенно повысили затраты на создание и ликвидацию фирм на проектной основе. Они также имеют тенденцию заставлять предпринимателей подменять независимых подрядчиков наемными работниками. Юридическое вмешательство еще больше временно увеличило предложение “хороших рабочих мест”, сделав дорогостоящим и трудным увольнение работника, какой бы незначительный вклад он ни вносил в производительность фирмы.

Неизбежно и логично, что характер организации бизнеса в индустриальную эпоху гарантировал, что наиболее высококвалифицированные и талантливые люди, создающие непропорционально большую долю добавленной стоимости в организации, получали пропорционально меньше, чем стоил их вклад. Это изменится в информационную эпоху.

Микропроцессорная революция резко повышает доступность информации и снижает операционные издержки. Это разделение фирмы. Вместо постоянной бюрократии деятельность будет организована вокруг проектов, примерно так, как уже работают кинокомпании. Большинство ранее “внутренних” функций фирмы будут переданы на аутсорсинг независимым подрядчикам. Работники индустриальной эпохи, которые занимали “хорошие рабочие места”, но вносили незначительный вклад и полагались на то, что их подстрахуют коллеги по работе, скоро сами будут участвовать в торгах на спотовом рынке. И многие преданные, старательные сотрудники тоже. “Хорошие рабочие места” станут анахронизмом, потому что анахронизмом станут рабочие места в целом.

В крайнем случае, в крупных японских корпорациях сотрудники ожидали, что работа останется на всю жизнь. Даже там, где они не выполняли никакой продуктивной работы, их оставляли, а иногда они просто приходили, чтобы посидеть за “убогим столом в углу фабрики”. Сейчас даже в Японии происходит сокращение раздутого штата “белых воротничков”. Заголовок статьи в International Herald-Tribune рассказывал об этом: “Расставание – это такое кислое горе: японская культура “работа на всю жизнь” болезненно изживает себя”.

В постиндустриальную эпоху работа – это то, что вы делаете, а не то, что у вас “есть”. До индустриальной эпохи постоянная работа была практически неизвестна. Как сказал Уильям Бриджес, “до 1800 года – и еще долго после во многих случаях – работа всегда относилась к какой-то конкретной задаче или делу, но никогда к роли или должности в организации. … Между 1700 и 1890 годами в Оксфордском словаре английского языка можно найти множество терминов, таких как “работа кучера”, “работа врача” и “работа садовника” – все они относятся к людям, нанятым на разовой основе. Работа по найму (еще один часто встречающийся термин) была эпизодической работой, а не постоянной занятостью”.

В информационную эпоху большинство задач, которые раньше решались внутри фирм в целях сокращения информационных и транзакционных издержек, вернутся на спотовый рынок. Управление запасами “точно в срок” и аутсорсинг стали практичными благодаря информационным технологиям. Это шаги к гибели рабочих мест.

Уже сейчас крупные корпорации, такие как AT&T, ликвидировали все категории постоянных рабочих мест.

Должности в этой крупной фирме теперь условные. По словам Бриджеса, “занятость снова становится временной и ситуативной, а категории теряют свои границы”. В новой киберэкономике “независимые подрядчики” будут работать на расстоянии, пересекая континенты, чтобы вместе гнездиться на эквиваленте конвейера информационной эпохи.

Голливуд берет верх #

Моделью бизнес-организации новой информационной экономики может стать компания по производству фильмов. Такие предприятия могут быть очень сложными, с бюджетами в сотни миллионов долларов. Хотя зачастую это крупные операции, они также носят временный характер. Кинокомпания, производящая фильм за 100 миллионов долларов, может собраться на год, а затем распасться. Хотя люди, работающие на съемках, талантливы, они не ожидают, что работа на проекте эквивалентна “постоянной работе”. По окончании проекта осветители, операторы, звукооператоры и гардеробщики разойдутся каждый своей дорогой. Они могут воссоединиться в другом проекте, а могут и нет.

Поскольку эффект масштаба снижается, а требования к капиталу для многих видов информационноемкой деятельности падают одновременно, у фирм появится сильный стимул к ликвидации. Бизнес-операции будут носить более разовый и временный характер. Фирмы, как правило, будут менее долговечными. Виртуальные корпорации, собирающие таланты для конкретных целей, будут более эффективны, чем давно существующие компании. По мере того, как шифрование станет повсеместным и налогообложение капитала будет снижаться под воздействием конкуренции, искусственная экономия на масштабе, поддерживающая существование “постоянных” фирм, исчезнет. Это произойдет независимо от того, быстро или медленно будут снижаться налоги. Если быстро, то искусственные затраты на функционирование на проектной основе исчезнут быстрее. Если медленно, то основное бремя уплаты анахронически высоких налогов ляжет на существующие фирмы, а новые предприятия будут работать как виртуальные корпорации, что позволит им избежать дорогостоящего бремени, налагаемого умирающим национальным государством.

Хотя специальные навыки и таланты будут как никогда важны в информационной экономике, большинство искусственных границ между профессиями исчезнут.

Передовые технологии хранения информации и поиска информации сделают коммерческие тайны и специализированную информацию таких профессий, как юриспруденция, медицина и бухгалтерский учет, доступными для всех желающих. Экономическая ценность запоминания как навыка будет падать, в то время как важность синтеза и творческого применения информации будет расти.

Все последствия этих изменений будут заторможены устаревшим регулированием. Но в долгосрочной перспективе полномочия правительств по регулированию киберэкономики будут ослабевать до полного исчезновения. Любое искусственное регулирование профессиональных монополий, повышающее затраты без выгод, которые оцениваются на рынке, в конечном итоге будет проигнорировано.

Есть и другие последствия перехода к информационной экономике:

Местное регулирование, налагающее повышенные издержки, будет переведено на рыночную основу.

• Усилится конкуренция между юрисдикциями за удержание видов деятельности с высокой добавленной стоимостью, которые в принципе могут быть расположены где угодно. Любое место остановки может оказаться менее привлекательным, чем следующее.
• Деловые отношения будут тяготеть к опоре на “круги доверия”. Благодаря шифрованию, которое дает людям возможность незамеченной кражи, честность станет более высоко ценимой характеристикой деловых сотрудников.
• Режимы патентования и авторского права изменятся в связи с облегчением доступа к определенной информации.
• Защита будет становиться все более технологической, а не юридической. Низшие классы будут отгорожены стенами. Переход к закрытым поселениям практически неизбежен. Ограждение от нарушителей спокойствия является эффективным, а также традиционным способом минимизации криминального насилия во времена слабой центральной власти.
• Бытовые товары будут облагаться высокими налогами и доставляться локально, как в Средние века, а предметы роскоши будут облагаться легкими налогами и доставляться на большие расстояния.
• Функции полиции все чаще будут брать на себя частные охранники, связанные с торговыми ассоциациями.
• Возможно, в переходный период частные фирмы будут иметь преимущество перед публично торгуемыми компаниями, поскольку частные фирмы будут иметь большую свободу действий, чтобы избежать расходов, налагаемых правительствами.
• Пожизненная занятость исчезнет, поскольку “рабочие места” все больше превращаются из должностей в организации в задачи или “сдельную работу”.
• Контроль над экономическими ресурсами перейдет от государства к людям с более высокими навыками и интеллектом, поскольку становится все легче создавать богатство путем добавления знаний к продукции.
• Многие представители научных профессий будут вытеснены интерактивными информационно-поисковыми системами.
• Будут развиваться новые стратегии выживания для людей с низким уровнем интеллекта, предполагающие большую концентрацию на развитии навыков досуга, спортивных способностей и преступности, а также на обслуживании растущего числа Суверенных Личностей по мере роста неравенства доходов в юрисдикциях.

Политические системы, выросшие в то время, когда возросла отдача от насилия, должны подвергнуться серьезной корректировке. Теперь, когда эффективность растет по отношению к величине мощности, потребляемой системой, небольшие, эффективные суверенитеты, которые производят больше защиты для своих клиентов при меньших затратах, будут все более устойчивыми.

Как и в средневековый период, в организации насилия вновь наблюдается растущая экономия от масштаба. Это уже отражено в растущем количестве суверенных образований после падения коммунизма. Мы ожидаем, что число суверенитетов в мире будет стремительно расти по мере того, как логика информационной эпохи будет подтверждаться опытом.

Власть снова будет осуществляться в небольших масштабах. Анклавы и провинции могут даже обнаружить, что они имеют существенные преимущества перед государствами, охватывающими континенты, предлагая конкурентные условия своим “клиентам” за услуги суверенитета. Это будет сильно отличаться от быстро умирающего современного периода, в котором ни одно образование не могло выжить, если оно не могло контролировать военную силу, достаточную для управления королевством. В прошлом, когда существовала экономия от масштаба при осуществлении власти, те, кто получал наибольшую выгоду от защиты, например, богатые купцы в городах-государствах позднего средневековья, действительно контролировали правительство. На наш взгляд, вы можете снова столкнуться с чем-то подобным. Снижение хищнического бремени и более эффективное распоряжение ресурсами должно привести к быстрому росту в тех регионах, где клиенты действительно осуществляют контроль над местными суверенами.

Как мы рассмотрим далее, вопрос о том, можно ли или нужно ли продолжать эти разработки перед лицом противодействия со стороны легионов проигравших, будет одним из самых важных споров информационного века.